Люди нашего берега [Рассказы] - Юрий Рытхэу

Это не очень опечалило Кэнири. Раз есть патроны — будет и пища. Накануне он несколько раз замечал поблизости нерп, высовывавших из воды свои круглые головы. Он только не хотел стрелять, пока рядом лежали две нерпичьи туши.

Сидя на кожаном мешке, поджав под себя голые ноги, Кэнири тщательно протер ружье. Солнце пригреваю, а когда оно скрывалось за облачком и в воздухе сразу становилось прохладнее, Кэнири начинал проделывать такие телодвижения, каких не отыскать ни в одном учебнике гимнастики.

Морской ветер и солнечные лучи довольно быстро просушили одежду. Одевшись, Кэнири сел с ружьем у края льдины — поджидать нерпу.

Как был он теперь непохож на всегда беспечного, всегда щеголеватого Кэнири! Одежда порвана, измята. Лицо осунулось, покрылось царапинами, синяками.

Он сидел у края льдины, как два дня назад сидел на краю берегового припая, и, прищурив глаза, следил за поверхностью моря — не покажется ли где-нибудь нерпа. Раза два нерпы показывались, но недостаточно близко. А Кэнири решил, что будет бить только наверняка.

Когда он смотрел вверх, на небо, по которому проплывали легкие светлые облака, у него было такое ощущение, будто и льдина тоже плывет по воздуху, чуть покачиваемая ветром. Тишина была такая, что в ней мерещился далекий-далекий, ровный, неумолчный звон. Лишь изредка с громким плеском падал в воду отвалившийся кусок льдины. И снова воцарялась тишина.

Вдруг Кэнири услышал какой-то однообразный звук. Или ему почудилось? Но отдаленный звук нарастал, звучал все явственнее. «Мотор» — подумал Кэнири и, вскочив на ноги, стал всматриваться в море, надеясь увидеть среди волн моторный вельбот.

Вельбота не было, но Кэнири уже не сомневался, что слышит монотонный гул мотора. Кэнири стал напряженно прощупывать глазами небо и, наконец, увидел летящий вдалеке самолет. Неужели он пролетит мимо, неужели летчик не заметит человека, стоящего на льдине?

Кэнири схватил ружье и выстрелил два раза. Самолет пролетел еще немного и круто повернул обратно.

«Услышал — обрадовался Кэнири. — Услышал» Но самолет почти не приближался. Он пролетел некоторое расстояние и опять повернул — он просто кружил над морем. Кэнири понял, что самолет этот послан на поиски.

Тогда Кэнири снова стал стрелять — это было не только сигналом, но и приветственным салютом. Кэнири не мог ждать, пока летчик сам отыщет его. Радость рвалась наружу, нетерпение двигало руками, заряжавшими ружье. Боязнь, что летчик все-таки не заметит его, заставляла стрелять все снова и снова, пока не кончились патроны.

Бросив ружье, Кэнири стал бегать по льдине. Со стороны могло бы показаться, что человек обезумел, но в действительности им руководил правильный расчет. Он рассудил, что человека, стоящего на месте, издали гораздо труднее приметить, чем бегающего.

Вскоре, однако, он остановился. Самолет улетал. Кэнири долго смотрел ему вслед.

Теперь можно было подвести итог. Самолет не обнаружил его. Патронов больше нет. Пищи нет и нечем добыть ее.

И все-таки положение не казалось Кэнири безнадежным. После того, что произошло сегодня в полдень, после того, как ему удалось выбраться из воды на льдину, радостное ощущение победы не оставляло его. К этому прибавилась теперь уверенность в том, что поиски ведутся при помощи самолета. Если уж вызвали для поисков самолет, так найдут, обязательно найдут!

Отчего собственно приходить в отчаяние? Льдина большая — не то что тот осколок, на котором он был еще сегодня утром. Снега на ней много, в трех местах — лужицы пресной воды. Когда есть чем утолить жажду, можно некоторое время и без пищи продержаться. Хороший охотник должен быть терпеливым.

А вдруг осколок с нерпичьими тушами прибьет обратно? В глубине души у Кэнири еще теплилась такая надежда. Вон по-прежнему качается на волнах этот осколок. Даже нерпичьи туши видны. Как отнесло его, так и обратно может прибить. Пусть хоть приблизится на длину бечевы, а уж Кэнири не промахнется!

Правда, можно было не оставлять туши на той льдине. Теперь Кэнири понимает, что можно было разрезать их на части и перекинуть сюда, как он перекинул охотничий мешок. Наконец нужно было положить в мешок хоть несколько хороших кусков мяса. Но тогда Кэнири не подумал о такой простой предосторожности. И немудрено: у него было тогда еще двенадцать патронов!

Кэнири старается не думать о еде, старается убедить себя, что еще не должен испытывать голода. Ведь он уже ел сегодня — и ел много. Если бы нерпичьи туши лежали здесь, рядом, он, наверно, и не притронулся бы к ним сейчас.

Чувствуя, что увещания не влияют на желудок, Кэнири принимает другие меры: он пьет воду из лужицы и потуже затягивает ремень.

К концу дня погода ухудшается, облака становятся гуще. Под низовым, порывистым ветром морская гладь покрывается бесчисленным множеством морщин.

Теперь пасмурная погода уже не радует Кэнири. Летчик, чего доброго, может отложить поиски. Побоится, пожалуй, сделать очередной вылет, скажет, что видимость стала плохая.

Кэнири бросает недовольный взгляд на сморщившуюся поверхность моря. «Как живот у столетней старухи», — досадливо думает он. А между тем морщины и складки постепенно превращаются в волны — не в те спокойные волны, которые тихо покачивали льдину весь день, а в злые, шумные, пенные.

В голову Кэнири снова закрались сомнения. Он решил вдруг, что самолет искал не его, а кого-то другого. Мало ли кого еще могло унести на льдине? Побережье большое. Охотников и рыбаков много. Может, — унесло какого-нибудь знатного человека, из-за которого не жаль и самолет вызвать?

А возможно, что и не в этом дело. Возможно, что этот самолет вообще никого не искал, а производил разведку льдов. Или рыбьи косяки выслеживал. У каждого — свои дела, не могут же все заниматься поисками охотника Кэнири!

Ветер разрывает пелену облаков и оказывается, что солнце еще не зашло. На горизонте Кэнири видит тонкий дымок парохода. Дымок медленно движется с востока на запад. Далеко, очень далеко! Какая б ни была глотка, все равно не дозовешься. Какие бы ни были бинокли на пароходе, — все равно не увидят тебя оттуда. Морские дороги широки, десятки кораблей могут пройти по Чукотскому морю и ни один из них не окажется, может быть, вблизи от Кэнири.

А волны становятся все злее, переворачивают небольшие льдины, сталкивают их друг с другом, разбивают в мелкие осколки. Кэнири не переставая следит за льдиной, на которой лежат нерпичьи туши, видит, как она становится на дыбы, как, падая, она сталкивается с другой льдиной и разлетается вдребезги. Кэнири весь передергивается, представляя себе, что случилось бы, если б он оставался там.

Он так смертельно устал, так переволновался за этот день, что ничего уже не может делать, ни о чем не хочет больше думать. Сон валит с ног. Но он решает сначала поставить на своей льдине флаг. Все-таки льдина будет тогда приметнее. Флаг могут ведь заметить даже тогда, когда Кэнири будет спать.

Кэнири стаскивает с себя рубашку и привязывает ее к посоху, а посох прикрепляет бечевой к самому высокому торосу льдины. Теперь флаг виден далеко. Ничего, что без рубахи будет похолоднее.

С льдиной, на которой находится Кэнири, волны пока что не могут справиться. Для них она слишком велика и к тому же защищена с краев плотной массой битого льда. Эта масса смягчает удары волн. И все же льдину качает гораздо сильнее, чем качало днем.

На всякий случай — чтобы не скатиться в море — Кэнири привязывает себя к торосу, под которым лежит. Он делает это уже почти бессознательно, непослушными, обессилевшими руками. Он чувствует, что впадает в забытье, не успев затянуть последний узел; заставляет себя очнуться, затягивает узел, шепчет: «Теперь буду спать». И сразу проваливается в глубокий, как море, тяжелый сон.

* * *

Никакие звуки не доходили теперь до сознания Кэнири. Ни шум волн, ни треск разбиваемых льдин не могли проникнуть сквозь этот сон, как не могли бы проникнуть они к нему, если бы он лежал на дне моря. Ничем, казалось, невозможно разбудить его теперь…

Ничем, кроме того однообразного, рокочущего гула, который он уже слышал вчера.

Вначале Кэнири подумал, что это сон. Не хотелось открывать глаза, — боялся, что звук этот сразу исчезнет. Через минуту Кэнири все-таки открыл глаза. Звук не оборвался.

Солнце еще только начинало подниматься над горизонтом, — Кэнири понял, что проспал не больше получаса. Но силы уже вернулись к нему. Может быть, их возвратил не столько сон, сколько этот однообразный рокочущий гул, звучавший, как самая прекрасная музыка.

Самолет кружил над льдиной. Летчик еще издали заметил флаг, — а затем — и человека, спящего под торосом. Человек зашевелился, стал отвязывать себя от тороса, вскочил, замахал руками.

Самолет развернулся и взял направление на льдину. Он летел теперь так низко, как будто собирался совершить посадку.